И Консуэло, прижавшись к груди трупа, не представляла себе, что Альберт мертв, и не сознавала всего ужаса этого слова, этого зрелища, этой идеи.
Consuelo, attachée au sein de ce cadavre, ne s'imaginait donc pas qu'il était mort, et ne comprenait rien à l'horreur de ce mot, de ce spectacle et de cette idée.
Санд, Жорж / Консуэло. Том IIISand, George / Consuelo. Tome III.
Мучительное волнение вдруг охватило графа, и Консуэло приняла это за угрызение совести; он схватился руками за голову, потом прижал их к груди, точно боясь, что она разорвется.
L'émotion douloureuse qui s'empara tout à coup du comte lui sembla être l'aveu d'un remords. Il passa ses mains sur son front, puis les pressa contre sa poitrine, comme s'il l'eût sentie se déchirer.
Санд, Жорж / Консуэло. Том II.Sand, George / Consuelo. Tome II.
И вдруг среди бела дня он схватил ее, изо всех сил прижал к груди и с какой‑то яростью поцеловал в шею, точно хотел откусить от нее кусок.
Brusquement, dans le grand jour, il la prit entre ses bras, la serra à l’écraser, lui posa un baiser furieux sur le cou, comme s’il avait voulu lui manger la peau.
Пораженная семья прижалась к откосу: отец был толст и апоплексичен, мать тоща, как палка, дочь - тщедушное существо, похожее на ощипанную, больную птицу, - все трое не только уродливы, но и с явными признаками порочного вырождения.
Saisie, la famille restait collée contre un des talus, le père gros et apoplectique, la mère d’une maigreur de couteau, la fille réduite à rien, déplumée comme un oiseau malade, tous les trois laids et pauvres du sang vicié de leur race.